Небо было медным океаном огня, не знавшего смерть. Вихрем золотых осколков, потоками искр, бегущих сквозь божественное полотно. Как пульс. Как Первый дождь, из капель которого родилась живая земля. Все эти осколки — солнца, частицы Того времени, когда свет и небо были одной материей. Я помню это небо сверху. Но сверху оно было серым. И неслось прямо на меня.

Я долго шла босиком то по воде, то по камням. И меня видели только города, спящие в изумрудном теле Моря морей. Я ощущала их направленный в пустоту шёпот, как пульс, тонущий в пульсациях неба. Они не знали языка, на котором я говорю, как я не знала их мертвых языков, в которых от букв остались лишь энергетические символы, крошечные порталы внутримировой связи. Я молчала так долго, что мое горло забыло, как издавать звук.

Меня ждал чёрный чертог с арками вместо стен, с бездонным колодцем вместо кровати, с окном, смотрящим в засвеченную бьющим в глаза светом землю, и лестницей из стекла, от входа ведущей вниз по склону горы, сложенной из тысяч камней, черно-прозрачных, как вулканическое стекло. Стоя на лестнице, я смотрела туда, где две белые реки сходились, сливаясь в снопы света, дрожащие в небе, как белая бесконечная вуаль. За светом начинались долины, полные живых существ. Домики из травы и колец.

У меня была белая кожа, сотканная из света. Как кожа всякого, кто приходит Извне. Всякого, кто живет или когда-то жил. Моя кожа превратила меня из потока в живое… В то, что смотрит и видит, думает и касается, в то, что сливается с Миром сознанием и сознанием купается в своей любви к нему.

Моя кожа подарила мне слух, способный различить дыхание мира. Она подарила мне зрение, открывающее все прекрасное, что не заковать в слова. И обособленную цельность, сделавшую меня Путешественницей. Я любила свою кожу потому что она была чувствилищем, соединявшим душу и материальный мир. Как внутренняя кожа всякого, кто живет или когда-то жил. Да… Сотканная из белого света, жизни и чистоты.

Не помню тот самый день… Очень много дней, а солнца на небе — всегда: заходит одно — выходит другое. Помню, что колодец был полон чёрной воды, и я видела своё белое отражение в нем. Помню, что в окне был отчётливо виден луг, полный белых цветов, сливающийся с узорчато-эфемерным небом. А воздух за арками скрипел и трещал и как будто плакал кровью от нетерпения, от множества невидимых свершений.

Я повернулась к желтому свету, напоминающему золотой. От него сумрак разбился на чёрные хлопья. Я протянула руку силуэтам, которые поднялись по лестнице, преодолев белую вуаль, потому что просто могли и просто сделали это. И теперь они были здесь.

Видящие заточение там, где была свобода, они взяли меня за руки и вывели на верхнюю ступень стеклянной лестницы. Разные лица, и мне не вспомнить ни одно. Лица тоже создала их кожа. Я умела говорить только так, чтобы касаться внутренним потоком внутреннего потока. А имя было моим лицом, но у меня сменились тысячи лиц, и все они были я.

— Назовите меня моим именем.
— Такого имени нет. Есть имена другие. Таких букв нет. Есть буквы другие, и другие буквы, которых нет у тебя, тебя означают.

Я помню своё прошлое тонкими нитями. Прикосновение к ним топит в свежести и видениях.… Чтобы ощущать своё предназначение, ничего помнить не нужно вовсе. Мое предназначение — быть с живыми там, где они есть.

Я сдирала свою кожу когтями, срезала пластами при помощи заточенного осколка стекла, отколотого от ступеней лестницы, крошечными кусочками камней превращала ее в массу и, вытерев кровь лоскутами, на которые разорвала свое платье, выбрасывала в колодец, выращенный моим чертогом для разговоров с недрами и молитв.

Под моей кожей была плазма, серебристая или белая, преломляющая лучи, теперь — немая, хаотичная и болящая. Плазма, отделившаяся когда-то от первого импульса жизни и единого океана Первотьмы… Чем она стала теперь?

Я сидела возле колодца и водила пальцами по воде. Не смотря в окно и не спускаясь по ступеням за белую вуаль. Я подцепляла тонкие цветные плёнки, возникающие в воде, всплывающие из спящих и бодрствующих лакун земли, из ее историй и любовей, из ее цветов и корней, из ее сказок и ее пустоты и пришивала эти плёнки к себе, сращивая их со своим телом направленным, до разрушения упорным посылом.

Я унесла болезнь с собой, и пространство плавилось вокруг меня, но никто этого не видел. Потому что оно плавилось на меня и только для меня. Искры, блики, вихри, беспрестанные полосы неслись, мерцая, сквозь видимое пространство. Скрежет, как когтями по стеклянным ступеням. Ненавижу. Этому учишься тогда, когда не остаётся ничего. И до конца не знаешь, что это такое. Я ненавидела себя. И то, что сделала с собой.

И, пока я шла, куски пустой кожи отваливались от меня, как струпья. Я содрала те, что остались. Разорвала нити, и куски чужой кожи, рожденной в заговорах из ничего, превратились в моих руках в пепел. У меня нет теперь кожи. Той, что внутри, а не снаружи. Я не чувствую, я осознаю — боль и отсутствие чувствительности.

Я сижу на бортике своего колодца, и черное беспрестанно зовет меня туда, где нет ничего. Внутрь — еще глубже. Я расчесываю волосы, белые и сотканные из света, как моя кожа, перед зеркалом из вулканического черного стекла, закрывающим окно в засвеченные земли.

Я Тебе обещаю... Кожа вырастет. Уже вырастает, но в моем чертоге нет стен, и она сжигается солнцем, сдувается ветром, тонкая как пленка. Кожа — это мое тело, все, что только может быть везде в нем, чтобы воплощать меня в живое. Но все же это — только кожа.

Внутри меня за раскатами пустых молний есть я. Я всегда внутри себя и наблюдаю за нынешней жизнью, будто это фильм, который не происходит. Мое сознание сидит лицом к другому миру. Я вижу фильм спиной. Я чувствую его осознанием.

Послушай, Л., через непроницаемую пелену Твоей-моей дальности: я выздоровею. Всякий может выздороветь перед лицом смерти, если она еще не держит за плечи теплыми руками. Даже если он сам себя предал.

Никто никогда не узнает, какая Ты для меня Любовь. И какое я для Тебя Горе.

Как в старые времена, когда я не падала в серое небо вниз головой, слова — моя магия. Мои таро, травы, молитвы и жертвы. С помощью них, отправленных вовне, как искры тонкого света, вплетающиеся в общий небесный поток, я могу дотронуться до самой Себя. Сквозь этот мир. Туда, где я.

Воспаленное тепло. Эта теплота была как будто морок, душащий до тошноты, и воздух стал мутной плёнкой. Комната дышала болезнью. Я убежала из неё по лестнице вниз, уверенная в том, что в моей новой коже чертог не принимает меня. Что проклят именно он, а не я.

Вуаль приняла меня и пропустила через себя всюду, куда бы мне хотелось, оттого что у неё не было воли, оттого что она не должна была преграждать. Мне не хотелось никуда — дороги колыхались песком. Земля качалась из стороны в сторону без смысла — не в танце… И дома из травы и колец скалились на меня.

Есть только один бог. Мир. Наша связь с Миром. Воздух был безразличен. Он не слышал и не отвечал, когда я кричала словами языков, выученных с принятой кожей… Словами, смысл которых не был мне знаком. В которые не был заложен посыл.

Нужно было вернуться в чертог. Это было искренне правильно. Я искала его, проходя через песчаные стены, сходящиеся кверху. Мир ревел как колокол, по которому ударили, а я была внутри. В реальности ли?.. Таким слышалось теперь его пение, но в реальности оно пением оставалось. Меня дрожанием проглотила масса несвязных частиц. Ничего этого не было.