Вечер наступил, когда сотканное из пунцово-серых грозовых туч небо окрасилось фиолетово-алым светом: солнце тонуло в реке где-то за деревьями, сливающимися в шепчущую стену. Трескучий шум дробил тишину. И в очередной раз, как каждый выдуманный «час», разнеслось над неопределенно большим пространством то тонущее в шелесте ветра, то прорывающееся вдруг сквозь вуаль звуков сообщение радиоведущего о том, сколько вечеру исполнилось часов.

Здешнее время похоже на океан вздымающихся копий, отрезков, будто бы таких реальных, что даже видимых, встающих волной, девятым валом, стоит обернуться к ним спиной или поднять на них распахнутые глаза. Никто не говорил так, но, кажется, оно вот-вот измельчит в шелуху все, что реально и дорого.

Жизнь — это бесконечный поток, даже со всеми «от» и «до», она не прерывается ни на мгновение. Как бы ни хотелось иногда включить режим несуществования и провалиться в ничто, как в мягкий песок, а потом открыть глаза и проснуться в жизни снова. Все в той же жизни — после несуществования. Не бежать от событий, которые не по силам, а перевести дух. Так не будет.

Поток неумолим, и он всегда движется только в одну сторону. Не время, а жизнь. Даже если внутри него мы опускаемся на дно и снова всплываем при помощи своих же усилий или выбрасываемые внутренними течениями.

Я никогда не видела ни одной дамбы в этом потоке. Ни одного моста. Никаких порожков. Покажите мне их, если вы их видели. Они нарисованы только на карте жизненного восприятия единым человеческим сознанием.

Дни рождения, не связанные с взрослением, и взросления, не отмеченные временем. Немой и вечный свидетель, диктующий сон и пробуждение, чтобы просыпать явь. Все яви. Нет, я не о днях недели и числах месяца. Хотя, быть может, и о них — об искусственных, выдуманных вехах малого сущего.

Иногда у меня по лицу течёт кровь, и она пахнет так, как пахнет кровь тех, кто скоро уйдёт. Я чувствую этот запах кожей изнутри и снаружи. Неважно… У всего свой внутренний возраст, и измеряется он не в цифрах. У всего свои внутренние слои (и у всех них тоже есть свой возраст). Иногда этих слоев тысячи. До невозможной глубины.

Какие-нибудь 20 лет ничтожны по своей величине и ощутимость их зависит только от наполнения. Иногда величина нескольких мгновений превышает их мощь в разы.

Я спорю сама с собой. Делимое на отрезки или нет, то, что называется временем, содержит в себе пересечения всех судеб и путей, и к вехам своего пути несёшься неумолимо. Надетые поверх отрезки разбиты ровно для каждого, чтобы обеспечить функционирование мира таким, каким он является теперь, и, должно быть, в понимании тех, кем он проживает себя с самого зарождения.

Почему они так колют, так душат, в самом деле предательски неровные. Со стороны на любую вспышку смотрят как на свет разных цвета и силы, но ощутить ее составляющие можно только изнутри. У частиц каждой вспышки свой изменчивый ритм, пусть часто ритмы резонируют. Нельзя читать вспышки с помощью универсальных переводчиков объективного процесса в субъективное понимание.

Я запуталась в нагромождениях кусков, которые на самом деле равны совсем иному, которые на самом деле выглядят совсем не так, если их разложить хотя бы картой. Но на кальке мозга, которой он впитывает реальность, нарисована другая карта. Полезный отсчёт, чтобы успеть на вокзал. Чтобы «успеть».

В глобальном смысле нет никакого вокзала, и не успеть возможно, пропустив свою веху и вспышку. Кажется, как будто у времени есть два лица — реальное, переживаемое внутренне, и то, которое всякому дано видеть, диктующее все темпы и ритмы. Словно оно может их диктовать всюду, даже там, где его нет… Где-то очень внутри, в чем-то слишком глобальном. В непрерываемом потоке.

Наша с Тобой веха еще отделена от нас не временем и пространством, а потенциальностями событий, что произойдут, пока мы не встретимся. Почему я сижу и считаю отрезки, как будто бросаю в воду камешки, и эти отрезки пусты, я их не чувствую, но едва могу прочувствовать за их видимостью и наше движение… Наверное, я делаю что-то не так.

Здравствуй, Мир, где одинаково реально то, что создано фантомным и призрачным, и то, что есть эта реальность сама по себе. (Я вовсе не об эфемерных незримых слоях — все это реально в объективности вне зависимости от того, кем оно воспринимаемся… Я — о другом).

Я не спорю с этим: не мне осуждать или менять твои законы. Твой иконостас полон прежде не существовавших для меня богов, и я снова и снова учусь их слушать. Но не хочу думать, что от смерти до смерти моя жизнь разделена на отрезки, которые я сама не отмеряла и не выделяла. Которые я не чувствую. Как может быть настолько нелепым то, что, вроде бы, так естественно...