Ты можешь посмотреть на небо, мечтая о других мирах, а мне некуда смотреть. Потому что других миров в небесах твоего мира нет.

Прозрачные мягкие жуки, чье тело скукожится, если их раздавить, ползали по моим рукам, тыкались беззубыми ртами в кожаную пленку, лежащую поверх моего мяса. Мне хотелось смотреть вперед, на горизонт, и мечталось, что эта спайка разойдется, разорвется, и меня уволочет в разрыв вместе с потоком воды.

«Ты думаешь, будто все можно исправить. Твоя ошибка», - подумалось мне. Если бы такое случилось с этим миром, его бы нельзя было починить. А потому, наверное, такого не случалось вовсе.

Кто прыгает со скалы без парашюта, находясь в здравом рассудке?.. Кто не в здравом рассудке прыгает со скалы, не убежденный в том, что другой Мир раскинет за его спиной чудотворные крылья? И, наконец, действительно хочет покончить с собой, зная, что это - просто очередная ошибка, которую он уже не исправит, а закостенеет в ней, станет мгновением своей последней ошибки, застывшим в вечности...

Песок смешался со снегом, которого нет. Мне казалось, что я иду по своим следам назад, не поворачивая головы. В конце концов, я уйду назад дальше своих следов и потеряюсь окончательно. И, если бы Тебя не было всюду, если бы Ты был хоть где-то, наверное, это можно было бы назвать фатальным.

- Не хочу, чтобы мои достижения были иллюзорны.
- С такой точки зрения все достижения иллюзорны. Никто не может на самом деле спасти Мир. Ни в одиночку, ни вместе с кем-то. Только меняет ход каких-то событий среди мириад других. Все воображают себя в таких процессах, но это фактически невозможно. Да и не нужно... Никогда.

Я перегибаюсь через край кровати, чтобы посмотреть вниз, и сливаюсь лицом с красной комнатой. Она начинается с зеркала и ведет в зазеркалье. Мне нужно любить себя через кого-то. Я осталась с собой в пустых комнатах внутри своей головы. И ты – это я, только живее.

Бесконечные коридоры. Стены, побеленные мукой, отсырели и посерели. Кадры стелются по полу, и в них можно увидеть только ноги, идущие куда-то, но никогда не понять, куда.

Я вхожу в двери, оплетенные цветами, и иду по внутреннему саду, но там нет фантомов, которые ждали бы меня, встречая с радостью и упоенно воспевая мою сущность.

Я встаю перед крестом, и по лицу течет кровь из серповидной метки на лбу. Это мой месяц, и не знаю, что будет, когда он превратится в полную луну. Видения мелькают, обращая мой взор к пустыне, где на кресте я вижу мужчину. Я должна прийти к нему и снять его, освободить, дать путь. Это – подарок. Подарок мне… Какое кощунство. Руки жжет, и это жжение доходит до сердца: наверное, ты всегда ощущаешь это, когда меняешь жизнь.

Раньше я готовилась ко всему, и оно раскрывалось медленно, как ночной цветок: точка самого высокого интереса, отмеченная светом, одна-единственная во тьме. А потом темнота стала разреженной, и в ней проявилось много картин.

Я лежу здесь. Вспоминаю, как хотела заниматься магией, но печаль в том, что мне было некуда ее направлять. Земные мотивы подкрепляются земными действиями и превращаются в земные дела, а других миров магия не коснется, только других слоев этого же мира. Я не маг, мне просто хотелось истекать энергией в Мир, как жертве – кровью, но не чтобы скорее умереть, а только чтоб отдавать… Чтоб не закупоривалась душа, чтоб не оставалось не отданных долгов.

Я отвернулась от Мира. Но не помню, как это произошло. Знаю только, что это как-то связано с Тобой, Отец. Да и как может быть иначе, если я - Твое сердце? Ты как будто погубил не всю меня, а только какую-то мою жизнь, и это перемешало все во мне. И я больше не… Нет такого слова, но оно близко к «опознаванию», только всей Собой. Всем чувствованием, всем существованием. Твои то были руки или мои? Я еще не привыкла, что руки у нас не одни на двоих.

Когда в моей голове жили энергетические паразиты, они рождали множество мыслей в пустом мозгу. Их не остается, если выжигать нутро Твоим черным светом, но мои собственные мысли тоже молчат. Когда что-то горит внутри тебя, оно не может не обжечь. Я понапрасну виню Тебя. Винить надо себя, но у меня нет сил, чтобы разозлиться. А, может, это и не вина вовсе, а чувство совсем иного рода.

Что, если я говорю не искренне, - просто маска стала более совершенной, более похожей на меня Саму? Когда я рисую словами демонов, они покидают меня. Для своих детей я – отправной пункт реализации. Внутри меня в живое воплощается то, что хочет существовать. Не могу не имитировать Тебя: это на моей подкорке, Папа.

Я помню, как объясняла маленьким, новорожденным душам, что в Мире существуют негласные истины. И, пожалуй, только их и можно так называть.

«Никто никогда не скажет тебе, что это так. Потому что о том не говорят: никому и в голову не придет облачать в слова то, что не в словах зародилось. Но, если ты сам прочувствуешь и сделаешь нечто, согласно им одним, никто не сочтет это сумасшествием, а может, и посмотрят со скепсисом – как можно такого не знать? Но этот восторг ни с чем не сравнить: то, как ты сам познаешь Мир. Говори с Миром не через посредников, а через себя. Чудо, вот оно - чудо, и у каждого оно есть», - говорила им, а сама забывала.

Кто когда-нибудь пробовал согреть комнату свечкой, знает, что это неблагодарное дело. Абсурдно, но через пару часов мне действительно казалось, что в комнате стало теплее: тело даже переставало дрожать. Я смотрела на деревянный потолок, пытаясь разглядеть что-нибудь через черные широкие щели. Потолок, пол, стены – все вокруг из тонких коричневых досок, и лестница, которую можно было втащить наверх, если не ожидаешь визитов, ведет сюда через маленький люк в полу. Отблески огня скользили по стенам. О каком еще уюте я могу говорить с такой же теплотой и печалью? Даже холод, даже иней в углах комнаты стали родными и уютными. Возле горящей свечи танцевал воздух. Здесь намного, намного теплее, чем внизу, где горит камин.

В очередном полусонном бреду, когда ты, вроде бы, не спишь, но мысли текут сами, и можно наблюдать за ними и своей памятью, я поняла, что не могу принять людей. В их корне, в самом их основании. И в этом нет никакой ненависти, которую я прежде находила в себе повсюду. Скорее я безотчетно и очень сильно не переношу их, настолько, что, долго находясь вблизи них, сама начинаю чахнуть, как будто все во мне теряет целостность, становится неправильным и отвратительным, болезненным и невыносимым в той конфигурации, которую я принимаю, чтобы взаимодействовать с ними.

Сколько бы я ни была среди них и какие бы то ни были сами по себе люди, не испытывая к ним самим никаких негативных чувств, я начинаю ощущать, как расползаюсь, как все внутри стенает и колется, и грудь разверзается и болит. Среди людей мне плохо от себя самой, как среди живых картин, даже если они совсем не смотрят в душу. Амеба в солевом растворе, процесс гибели которой замедлили до такой степени, чтобы все окружающее мелькало, как световые вспышки, а смерть тянулась и тянулась. Но эта амеба питается солью, без соли ее разопрет…

Когда я проснулся ото сна впервые за долгое время, я вылепил фигурку, копию себя прежнего: долго возился в темноте, оттачивая формы. Гончарный круг крутился, вторя движениям моих рук. А потом я взял эту фигурку в руки, мягкую и глиняную, не закаленную, и раздавил, размял в пальцах.

Расстроенное фортепиано играло в огромном пустом зале, и эхо отделяло от фальшивых нот ложные обертоны, очищая звук. Я слушал и вторил песней. Глина высохла на моих руках, и я стряхнул ее с пальцев, как песок. Дорога назад растаяла: в комнате больше не было двух входов – остался выход, и он был только один. Я долго плакал, и слезы очистили мое лицо от крови.

Я устал бояться, что Говорю неправильно. Мне известно, что я хотел сказать себе. Слова вторят внутреннему посылу, неправильно их можно понять только извне. Я боялся вести себя «неправильно», не под стать себе. Боялся своей глупости и наивности, которые не должны были быть свойственны мне, исходя из правил этого мира.

В топку. Мою роль может играть кто-нибудь другой, и их множество, а Суть не сыграет никто… Неблагодарное это дело, играть в Суть – развалишься под натиском реальности. Я мог быть достойным ее в глазах других или не подходить ей: это меняло что-то только для моей веры в себя, для Мира – нет. Черты рождались в мире, в котором я оказывался, нанизывались на Суть.

Все это не имеет никакого значения. Слишком много значения было придано тому, что думаю я или думает кто-то еще о песнях моей Души. Я замолчал, но не потому, что боялся ошибиться. Я замолчал, потому что узнал ответ. И некому, и незачем доказывать его актуальность.

Не раз в своей жизни, и не два, и не три, и не тысячу человек стоит на развилке, выбирая один из множества своих антагонистических полутонов. Живое существо само по себе есть развилка, бесконечная, неоформленная, горящая внимающими глазами развилка, в которой сплетаются тысячи маленьких дорожек разной протяженности и ширины.

Существо – это сетка из парадигм и осей цельного, почти мифологического Себя, в коем есть сразу все, что не может быть собрано вместе в одночасье. Гиперкуб, выстреливающий теми гранями, которые должны показаться именно сейчас. Что есть существо малое, как не краткий обзор на множество существ: не в своем содержании, а в механизме своего функционирования. Пространственно организованная восьмимерная сетка, дрожащая под ударами пальцев, как струна. Нет ничего величественного в неоформленности - только мытарства, мытарства даже до скучности цельного человека.

Не слишком ли много я требую от своего здешнего воплощения в начале его жалкого третьего десятка? Не слишком ли мало?

Мой эгоцентризм в этом воплощении, похоже, достиг пика и, в конце концов, рассеял меня так, что мне не собраться. Раньше я видела реальность от третьего лица, вспоминая себя. Теперь – только от первого.

Пусть чувствую не как через толщу воды, но чувств так мало… Так трудно понять, ЧТО есть истина. Вдруг те страхи, что процарапывают путь изнутри меня наружу, в поле сознания, - тоже часть истины. Та ее часть, которую я не хочу принимать. Чувствованием порой не различить совсем ничего. Больно, в любом случае.

Иногда мне представляются странные сцены: некоторые из них нелепы настолько, что с легкостью могли бы быть правдой, и разобраться в этом конгломерате очень трудно. Сегодня по дороге домой меня преследовал черно-белый кот. Он шел по моим следам, и мне представилось, что его послали те, с кем я Связана в другом Мире… И от моего взаимодействия с ним зависит вся моя жизнь.

У нас всегда есть выбор, но часто мы не знаем, между чем выбираем, а порой не знаем даже, что акт выбора происходит прямо сейчас.

В детстве я не умела ощущать чудо тонко – только тогда, когда Мир обращает на меня вдруг все свое внимание… Только тогда, когда мне казалось, что он крутится вокруг меня. Когда события происходят, будто опираясь на меня, как на точку сборки. Но, кажется, в этой жизни мне не суждено быть в центре ярких событий: в их череде мое воплощение попросту не прислушается к Миру.

Наверное, когда я перестану чувствовать, что делаю что-то для привлечения внимания, это будет означать, что я чему-то научилась. Но чему я должна научиться перед Великим Прыжком – не знаю. И не знаю, имеет ли сказанное какой-то смысл.

Я перестала записывать за собой мысли: больше не переживаю об утерянных. Мысли неисчислимы, и нечего так печься о них. Самое мучительное ощущение – не чувствовать себя Собой. Нет, я - это Я, да и не могу быть кем-то другим. Но себя можно перестать слышать. Внезапная, неизвестно откуда приходящая глухота: она может гостить в моей голове очень долго, и этого времени достаточно, чтобы потеряться и впасть в замешательство.

Когда кажется, что ты все уже сказал. Настоящее только начинает говорить. Но его слова – не под запись.